Гойя 2

                      Гойя 1

Франциско Гойя уже не ищет приключений. Он ищет дружбу, которая принесёт ему пользу, защиту. В 28 лет он женился, но не по романтической любви. Жена его - не слишком красивая рядовая мещанка Хосефа Байеу, сестра придворного художника, имевшего влияние и при королевском  дворе, и среди отцов церкви. Он охотно покровительствовал Франциско, хотя иногда поучал его и читал мораль.

Гойя пишет картины для храмов и иногда портреты. Но  работает не с усердием,  как Микеланджело, забывая о всём постороннем; не кажется, чтобы он мечтал о большом искусстве. Гойя избегает напряжения, работает легко. Он очень талантлив, умеет работать, ему это нравится.

В это время король Карл III отдаёт приказ оживить работу фабрики гобеленов Санта Барбара. Гобелены, тканные картины различного содержания, выполняются ремесленниками, им нужны образцы, создаваемые художником.  И через своего родственника Гойя получил заказ на картоны для королевской фабрики гобеленов.

Он выполнял их 15 лет. Между тридцатым и сороковым годами жизни он в основном этим и занимался - рисовал весёлые сценки, которые ремесленники превращали в мягкие ткани. Вот красивая крестьянка подаёт спелые  виноградные гроздья стройной даме и её кавалеру. Вот на фоне пейзажа дамы и кавалеры танцуют, держась за руки. Вот рынок; продавец фарфора расставил вазы и блюда, тут же проезжает дорогая карета, в ней богатая дама, очевидно, желающая что-то купить.  Развлечения, танцы, маскарады... Улыбающиеся лица, элегантные жесты женщин с веерами в руках, мужчины в облегающих фраках. Часто тут можно увидеть мах в народных одеждах, но это не люди из народа, а как бы переодетые придворные.

Потому что по сути Гойя рисует двор, показывает то, что придворные любят видеть, рассказывает о  жизни красочной, беззаботной, где всё превращается в хоровод, люди пытаются выдумать новую игру, новое развлечение. Девушки подбрасывают на полотне паяца, мужчины ходят на высоких ходулях. Это немного удивительно, немного смешно, но всегда красочно.

Гойя,тот самый, что носил мешки в деревне, теперь принят в самых богатых домах столицы, беседует с самыми красивыми и изысканными дамами Испании, и он богат и богатеет дальше. Он, сын бедного крестьянина, купил одну из самых роскошных карет в Мадриде, чтобы все  видели, кто он. Два дня содержания дома и кареты обходятся ему столько, сколько крестьянину с окраины  Фуендетодос хватило бы на год.

Однажды его вызвали на королевский двор, чтобы представить самому монарху. Его препровожают слуги в красных чулках, которые обслуживают только королевские покои. Карл III, в окружении грандов и дам двора, подаёт ему руку. Гойя её целует. Позже он говорил. что никогда не был так счастлив.

Через год он становится членом Академии Сан Фернандо, а через 5 лет - её директором. И  вскоре становится придворным художником. Дважды его приглашал на охоту первый министр, князь Флоридобланка. Гойя описывает эту охоту в письме к приятелю и добавляет: "Эти князья    - сущие ангелы!"

Князья не были ангелами, и Гойя скоро в этом убедился. Испания тогда быстро разрушалась, от былого величия осталась одна видимость.

Армия была слабая, но насчитывала почти  столько генералов и офицеров, сколько солдат. Корабли старые и гнилые, но  несколько десятков адмиралов, гордо выпячивая обвешанные орденами груди, домагались новых отличий и привилегий.  Падала экономика, крестьяне жили в нищете, но аристократия вела себя так, как будто богатство страны было неисчерпаемо: строили дворцы, привозили из-за границы драгоценные наряды и кареты, содержали толпы слуг.

Образованием управляли князья, и больше всего они желали, чтобы в Испании не родилась ни одна критическая мысль, чтобы никто не осмелился сказать ничего плохого о правителях или о том, что говорила церковь. Например, надо было верить, что вынос святого образа предупреждает засуху и град, а иначе - под суд.

Разбирательством таких дел занимались специальные трибуналы Инквизиции, которые определяли наказание не только за такие провинности, как чтение запрещённых церковью книг, изложение или выслушивание взглядов, неугодных религии, но даже чтение книг на иностранном языке или мытьё рук перед едой, что было признано еврейским обычаем. Перед судом представали и волномыслящие, и распутники, и женщины, обвиняемые в колдовстве, и люди, соблюдающие обычаи других религий.

Подсудимых, не признающих себя виновными, подвергали пыткам. Судьи утверждали, что признание вины смывает грехи. Измученных пытками вели в храм, и тут начинался заключительный акт: одетый в длинную рубашку кающегося грешника, в смешной и страшный при этом высокий  остроконечный колпак, несчатный должен был перечислять все свои грехи. А если отказывался, его сжигали на костре на площади.

Много раз видел Гойя шествия инквизиции на улицах. Он ещё девятилетним видел в Фуендетодос сжигание на костре женщины. В Сарагосе и Мадриде присматривался к осуждённым, которые в остроконечных колпаках, полуобнажённые шли по городу или сидели првязанные на специальном возвышении. На их измученных лицах рисовались пережитые мучения, но там читалось кое-что ещё: мир не такой, каким его рисует молодой придворный художник, в нём существуют не только развлечения и довольство, но и неспрведливость, мучения, очаяние, зло.

Молодой придворный художник вращался в Мадриде не только среди интригующих и пирующих дворян. Он общался и с такими людьми, как писатель и политик Мельхиор Джовелланос, которые знали, почему в Испании творится  зло, почему правители несправедливы, и какие реформы следовало бы провести прежде всего. Новые приятели рассказывали художнику, что случилось за Пиринеями, во Франции: о революции 1789 года, о казни Людовика XVI, о захвате власти народом.